– Отходи! Жди второй ракеты.

Но нетерпеливые уже мчались к сытным столам с закуской. А глядя на них, не дожидаясь второй ракеты, хлынула и вся толпища. Возле кита тотчас началась невообразимая драка. Чудо-юдо – рыба-кит был мгновенно растерзан в клочья. Люди принялись чавкать, давиться вкусными кусками, рассовывать пищу по карманам. Оба Барышникова, вместе с Митричем, стояли в разукрашенной флагами и хвоей беседке, среди сада. Иван Сидорыч ждал от толпы поклонения и скорой благодарности. Но, увидав вместо порядка и благочиния одно лишь буйство, он померк, потемнел, обидчиво закусил губы. Он уже готов был помчаться к генерал-полицмейстеру за усмирительным отрядом, чтобы штыками и нагайками привести в порядок неблагодарный люд. По выражению глаз своего папаши сын сразу понял его мысли и негромко сказал:

– Охота тебе была, батя, подобную глупость затевать. И убыточно, и гадко.

– Со дворца повелели – ответил купец – Чтобы значит отвлечь народишко то от бунтования.

И не успел он докончить, как к беседке начала подваливать пьяная толпа. Впереди шагал дворовый. Он недавно кончил тюремную высидку за «своевольщину» в Царском Селе. Ливрею ему порвали, под глаз поставили фингал.

Засучив рукава и потрясая кулаками, он хрипло орал: – Бей всех подрядчиков! Дави богачей! Из-за них, гадов, я тверезый зарок нарушил, в острог попал!

– Могила барям! – подхватили другие – Богачи жилы из нас тянут, а тут, ишь ты, винишком улещают, рыбу-кит выставили…

– Бей не робей!

Толпа нахраписто полезла по ступенькам. Барышниковы заскочили внутрь беседки, захлопнули за собою хлипкую дверь. А верзила Митрич, распахнув медвежью шубу и отведя в сторону свою бородищу, чтоб видны были на груди кресты и медали, завопил: – Стой, оглашенные! Что вы…

Кто-то в толпе выкрикнул: – Робяты! Это главный енарал…

– Бей енералов! – взголосил дворовый влетая головой в грудь Митрича.

Крича, бежали к беседке полицейские служащие и люди Барышникова, но какое там… Их хватали по одному, били смертным боем.

– К черту праздник! – вращая ошалевшими глазами, кричал купец в оконце беседки – Выпустить вино из бочек… В снег, в снег!

Бесполезно. Озверевшая толпа ворвалась внутрь, выволокла обоих Барышниковых наружу. Старшему сразу проломили голову дубинкой, младшему сначала удалось вырваться, но его тут же опять поймали, начали топтать. Иван дико кричал, пытался залезть под скамейку, но потом затих.

Было четыре часа. К Летнему саду прискакали конные карабинеры, вызванные полицмейстером. Но там уже было пусто. Остались лишь покалеченные и вусмерть пьяные.

Карабинеры покрутились по аллеям и ускакали обратно в казармы.

С моря налетал на столицу резкий, шквалистый ветер. Вода в Неве, вздымаясь седыми гребнями, стала прибывать. Ветер знобил прохожих, валил с ног пьяных, взвихривал буруны снега, раскачивал оголенные деревья, сердито трепал огромные полотнища трехцветных флагов, вывешенных по всему городу по случаю тезоименитства императрицы. Дворники и будочники никак не могли зажечь расставленные вдоль домов плошки с салом, только вдоль линии дворцов на Неве ярко пылали, раздуваемые ветром, смоляные бочки.

В полночь ветер стих, ему на смену крепкий пал мороз. По всему простору Летнего сада, на аллеях и умятых сугробах продолжали валяться тела упившихся, уснувших или покалеченных в драке. Подбирать их было некому. Наутро было обнаружено в Летнем саду множество окоченелых трупов.

На следующий день меня опять разбудил Почиталин. Иван долго подкашливал, деликатно скребся у двери спальни. Солнце еще не встало, но темнота уже слегка развиднелась.

– Слышу, слышу! – я подал голос, разглядывая в постели обнаженную Машу. Девушка была прекрасна. Ее приоткрытый ротик, пухлые губы, идеальная попка заставили быстрее бежать мою кровь. Эх! Хорошо быть молодым!

После обязательной тренировки с Овчинниковым на саблях, молитвы и легкого завтрака из вареных яиц и капусты, я пошел встречать большой обоз, что нас догнал в Чистополе. Приехали мастера из Авзяно-Петровского завода, взятого Хлопушей в октябре.

– Вот, познакомься, царь-батюшка – Почиталин представил мне нового главу завода – Бывший шихтмейстер Карл Мюллер. Привез нам семь мортир с ядрами, а також картечь.

Мюллер мне понравился. Был от толст, нес перед собой тугой живот, подпертый ногами-тумбами в клетчатых коротких штанах, шерстяных чулках и грубых башмаках с медными пряжками. Лицо круглое, наливное, глазки плутоватые, с усмешкой. Длинные рыжие волосы на концах завиты в локоны. В зубах дымит трубка. На ходу немец задыхается.

– Дер Кайзер! Моя почтения!

– Здравствуй, Карл Иваныч, – произнес я, покивав остальным мастерам – И вам мое почтение, господа заводчане.

– Мой – Генрих Мюллер, не Карл.

Я посмотрел на Почиталина, тот виновато пожал плечами.

– Пущай будет Генрих – согласился я – Отвечай мне немец, почто признал меня кайзером?

– Я плохо понимать русский политик – пыхнул трубкой немец – Но ваше величество держит свое слово. Дал нам завод в паи, честно платит за продукцион. Гер Творогофф сполна рассчитался с заводом за мортиры и припас. Единствено, попросил довезти все до вас, кайзер.

Пообщавшись с мастерами, мы сели на коней и направились на окраину города, где у приземистой недостроенной церкви стоял обоз авязано-петровцев.

Мортиры не произвели особого впечатления. Чугунные, низеньки, смонтированные на укрепленных санях. Кидали они 4-х пудовую бомбу на 1000 саженей. Калибр навскидку 10–12 дюймов.

Когда я подошел, у пушек уже стояли бомбардиры Чумакова. Одну из мортир развернули в сторону опушки леса, что виднелась позади церкви и зарядили. Солдаты сняли шапки с красными околышами, поклонились.

– До того сарая – подошедший Чумаков показал пальцем в сторону опушки – Одна верста.

– И четыре сажени – добавил дотошный Мюллер.

Пушку зарядили по указанию немца, количество пороха отмерял он сам на весах. С правого бока пушечной стволины, возле «казенной части» была приделана медная дуга в четверть окружности, разделенная на девяносто градусов. А к стволине был припаян «указатель», при подъеме и опускании дула он ходил по окружности и показывал градус подъема ствола над горизонтальной плоскостью. Немец дал наклон в двадцать четыре с половиной градуса. Пушка заранее была поставлена так, что она, церковь и сарайчик находились на одной прямой линии. И если взять направление выстрела через недостроенную колокольню, а дулу пушки придать правильный уклон, то при удаче ядро должно обязательно ударить в сарайчик.

– Можно пальять, скоро-скоро невидим цел… Дафай скоро! – скомандовал Мюллер сам себе, ткнул пальником. Раздался выстрел, бомба взмыла вверх и через несколько секунд угодила прямо в сарай. Взрыв разметал постройку на мелкие куски.

Солдаты закричали «ура», казаки «любо». Немец польщено поклонился.

– Мастер! – согласился я. Так с первого раза выставить правильного угол и рассчитать заряд… Вот бы мне его в армию.

– А для великого царя – Мюллер махнул рукой в сторону обоза – У нас есть подарок.

Подьехали большие сани, в которых был установлен сколоченный из байдаку и брусьев деревянный круг, диаметром около сажени. Лежал он горизонтально на катках и легко мог, как карусель, вращаться в одну сторону – справа налево. На круге, на равном друг другу расстоянии, были размещены восемь малых пушек. Чумаков залез в широкую прорезь круга и стал вместе с пушками неспешно вращать его, поясняя:

– Я уже все разузнал у немчина, надежа-государь, смотри. Допустим, все пушки заряжены. Первая пальнула, круг маленько повертывается. Вторая пальнула, круг опять повертывается. Вот и третья. А в это времечко первую да вторую уже заряжают. А как из восьмой пальнут, уже первая снова к стрельбе сготовлена. И таким побытом, без всякого перерыва – знай себе шпарь по врагам отечества.

– Здорово! – восхитился я – А ежели, скажем, неприятель окружил, так и зараз из восьми палить можно картечами. Токмо грузновата махина-то, вот беда.